Название: Внерациональные формы постижения бытия: Сборник научных трудов(Михайлов В.А., Баранов А.Д)

Жанр: Гуманитарный

Просмотров: 1202

Внерациональное в контексте классического и постклассического дискурса

Общим местом в неклассическом философском мышлении является последовательный отказ от опоры на сознание и самосознание, от взгляда на разум как неотчуждаемую сущность и, главное, как на господствующую в мире субстанцию, сверхчеловеческую способность и силу. Но если при отсутствии логических и гносеологических определений разума в классической буржуазной философии он обосновывался всем обширнейшим социальным подтекстом и контекстом, становясь своего рода социальной очевидностью, - то изменение последнего к проблематизации культа разума, когда он из само собой разумеющегося превращается в нечто, треб^тощее обоснований.

Становление неклассической рациональности предстает в таком случае как динамический неоконченный  процесс  -  циклический  момент  в  смене  периодов  культурно-исторического  развития,

«начинающегося с проблематизации разума, продолжающегося его тематизацией и оканчивающегося новой проблематизацией и требованием новых обоснований» (что соответствует чередованию внутрипарадигматических этапов развития гуманитарной науки и этапов слома парадигм, нормального и революционного существования научной рациональности) [1;21]. Ближайший к нам этап подобной проблематизации устоев разума, причем на его собственной исконной территории - в сфере научного знания, - происходит на рубеже Х1Х-ХХ веков, а с середины XX в. процесс этот переходит в новое качество, получая название постнеклассического мышления. Условно говоря, специфика модернистских или неклассических мыслительных тенденций первой половины XX в. заключалась в попытке построения наиболее радикальных, заостренных вариантов выхода из кризиса новоевропейской субъективности. «Специфика же мыслительных образований послевоенного периода заключается в реакции одновременно и на продолжающийся в своих последствиях слом традиционных рационалистических   структур   буржуазного   мышления,   и   на   те   первоначальные   ответы   на   эту переломную ситуацию» (неопозитивизм, экзистенциализм), которые были даны прежде [1;27].

Обычно          проблем  атизация    таких   традиционных           параметров рациональности,          как

основы   бессознательное.   Язык    онтологизируется  и  одновременно социологизируется, превращается в особого рода материальное бытие, которое несет на себе отпечатки борьбы властных социальных сил. Тем самым неклассическая и постне классическая философия может быть маркирована как «переход от субъекта, централизованного на самом себе, к анализу внесубъективных детерминации субъективности» [1; 57].

Неудивительно, что качественные изменения в самом современном субъекте и его детерминированной  субъективности  повлияли  и  на  предметный  состав  тех  реальностей,  которые достойны художественного и философского осмысления. Язык, например, обнаруживший на неклассической стадии  рациональности не только свою отчужденную системность и упорядоченность, но и способность ускользать от тождества с формами мышления на уровне их «верхнего» предела - чистого духа и логики в рамках господства классической энистемы в ХУП-ХУШ вв., - теперь трактуется не просто в качестве антитезы сознанию, но включает в себя доязыковые формы и структуры дискурсивности и устремляется в направлении нового тождества с сознанием в широком смысле на уровне их «нижнего» предела - телесных, бессознательных «первоначал бытия». А сама системная упорядоченность мышления и языка предстает в виде «открытой» системности материальных элементов («ризомы», множества, экономии) - знакового поля. лишенного предзаданной центрированности, целостности.

В качестве точки опоры или «своего-другого». остраняющего    и обусловливающего современную неклассическую рациональность, источника ее кризиса и вместе с тем силы, определяющей ее развитие, утверждается сфера исторического как внутреннее условие существования разума, одновременно выходящее за его пределы. Но если в классическом сознании обычно происходит подмена исторического логическим, то в нынешней ситуации кризиса привычных устоев рациональности наблюдается как  раз обратное:

историческое господствует над разумом и логикой, постоянно релятивизируя их и переопределяя их пределы. Однако признание историчности разума и рациональности как способа организации дестабилизированной субъективности не свидетельствует только лишь о скептицизме современного мышления, но скорее о необходимости критики чрезмерной рассудочности раннебуржуазной рациональности и о его стремлении обрести новые основания.

Ограниченность классической рациональности, как это было замечено уже Гегелем, связана с преобладанием в ней рассудка и рассудочности, рассудительности как дискурсивности: «... то, что мы обычно называем рациональным,  принадлежит на самом деле области рассудка, а то, что мы называем иррациональным,  есть скорее    начало и след разумности» [2:415-416]. В данном фрагменте Гегель предвосхищает, пожалуй, все самое существенное в проблематике постмодерного мышления: от прозрений об ограниченности классической науки в ее пристрастии к рассудочным (внутри дискурсивным)  определениям  и  метафизически  проведенным различиям,    включая    необходимость постоянных   «контрабандных» заимствований в ходе научного познания из иных, внешних научной

рациональности областей (например, обыденного создания, иррационального или инорационального) вплоть до применения базовой категории «след» для обозначения взаимопричастности иррационального и разумного. И фактически вся тематика дифферанса у Ж.Деррида может быть выведена из гегелевской фразы типа; «иррациональное есть начало и след разумности».

В приведенном отрывке, предвосхищающем и потенциально содержащем в себе возможность зарождения  рациональности  неклассического  типа,  иррациональное  рассматривается  как невозможность для рассудка познать разумное. Гегель констатирует пер свертывание терминологии: сугубо рациональное оказывается иррациональным, а принципиально разумное -рассудочным;    здесь вскрывается  сам   механизм   рационального:

неотрефлектированность в рассудке его собственного метода не позволяет ему заметить границу между ним и областью разума, и потому определения рассудка применяются за пределами применимости; при этом мера нарушается и рассудок переходит в свою противоположность.

Рациональность есть деятельность разума, но такая деятельность, которая приводит к рассудочным понятиям. «Главная трудность здесь состоит в конечном счете именно в том, что правила разума, собственно дискурсивность разума обнаруживаются в итоге с помощью рассудка, что никакого другого основания для творчества^ вне и помимо того фундамента, который создается для разумного познания его рассудочной ступенью;, не существует» [1;93-94].

Исходя из кантовской концепции европейской рациональности можно сделать вывод, что к сфере компетенции  рассудка  -  главного  героя  классического  этапа  интеллектуальной  истории  -  относится прежде всего аналитическая способность мышления, осуществляемого в рамках привычных, канонических жанровых законов и правил постановки и решения мыслительных задач. При этом, как мы видим на примере творчества Ж.Деррида, нарушение границ и правил рассуждения или дискурсивного

«закона жанра»^ вовсе не препятствует выполнению им своей функции и как бы входит в правила игры:

«закон исполняется даже тогда, когда нарушается». К сфере же ответственности разума относится более высокая синтезирующая -позитивная, утвердительная - способность человеческой субъективности, конституирующая его руководящие идеи и принципы, абсолютные ценностные ориентиры и стратегические цели. В эпоху неклассической рациональности наиболее   серьезные   изменения произошли   именно   здесь:   исчезла внерац и опальная, почти религиозная вера в абсолютный, всемогущий, неотчуждаемый» сверхчеловеческий разум и как гарант адекватности сознания и самосознания, и как правящую в мире силу.

Вот почему в модернизме и постмодернизме ведется поиск «внеразумных оснований^ рациональности взамен утраченных. Если у Гегеля доведенный до предела классический рационализм превращается в свою противоположность -веру, мистицизм, то «иррационализм» таких, к примеру, постмодерных мыслителей, как Ж- Батай и Ж. Деррида, нацелен на обнаружение внесистемного внутри самой сердцевины европейской рациональности, и

вдохновляется он стремлением уловить логику современной истории в специальном созданных для ее

описания нелинейных текстах.

Именно поэтому само теоретическое гуманитарное знание, продуцируемое и в не классическом, и постнеклассическом философском сознании принципиально двойственно, гетерогенно. В нем есть внешний, дискурсивно-рассудочный слой, родственный позитивным естественным наукам, но есть и внутреннее, эзотерическое знание, доступное лишь посвященным, не подлежащее переводу в знаки и общепринятому прочтению и лишь косвенно описываемое посредством более или менее приближенных или отдаленных метафор, сравнений, аналогий, - это и есть подлинное знание. Такая установка на прочтение за языком неязыкового, на выявление за вербализованным невербализованного, за дискурсивным недискурсивного отличает практически всех современных       герменевтов, начиная с Хайдеггера^ На эти фундаментальные интуиции и опираются любые философские рассуждения, и когда они изменяются, то преобразуется и сам способ философствования, а вслед за ним и стиль художественной репрезентации-

В определенном смысле во второй половине XX века происходит возвращение,     «рождение» доклассических   форм   рациональности, существовавших «по ту сторону^ Просвещения и классицизма с их культом дискурсивного разума.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Автономова Н, Рассудок. Разум. Рациональность. М.,1988.

2. Гегель Г,В.Ф. Энциклопедия философских наук. М-: Мысль. Т.1.

Т.Ю.Фомина (г.Ульяновск)