Название: Внерациональные формы постижения бытия: Сборник научных трудов(Михайлов В.А., Баранов А.Д) Жанр: Гуманитарный Просмотров: 1182 |
Внерациональное в контексте классического и постклассического дискурса
Общим местом в неклассическом философском мышлении является последовательный отказ от опоры на сознание и самосознание, от взгляда на разум как неотчуждаемую сущность и, главное, как на господствующую в мире субстанцию, сверхчеловеческую способность и силу. Но если при отсутствии логических и гносеологических определений разума в классической буржуазной философии он обосновывался всем обширнейшим социальным подтекстом и контекстом, становясь своего рода социальной очевидностью, - то изменение последнего к проблематизации культа разума, когда он из само собой разумеющегося превращается в нечто, треб^тощее обоснований. Становление неклассической рациональности предстает в таком случае как динамический неоконченный процесс - циклический момент в смене периодов культурно-исторического развития, «начинающегося с проблематизации разума, продолжающегося его тематизацией и оканчивающегося новой проблематизацией и требованием новых обоснований» (что соответствует чередованию внутрипарадигматических этапов развития гуманитарной науки и этапов слома парадигм, нормального и революционного существования научной рациональности) [1;21]. Ближайший к нам этап подобной проблематизации устоев разума, причем на его собственной исконной территории - в сфере научного знания, - происходит на рубеже Х1Х-ХХ веков, а с середины XX в. процесс этот переходит в новое качество, получая название постнеклассического мышления. Условно говоря, специфика модернистских или неклассических мыслительных тенденций первой половины XX в. заключалась в попытке построения наиболее радикальных, заостренных вариантов выхода из кризиса новоевропейской субъективности. «Специфика же мыслительных образований послевоенного периода заключается в реакции одновременно и на продолжающийся в своих последствиях слом традиционных рационалистических структур буржуазного мышления, и на те первоначальные ответы на эту переломную ситуацию» (неопозитивизм, экзистенциализм), которые были даны прежде [1;27]. Обычно проблем атизация таких традиционных параметров рациональности, как
основы бессознательное. Язык онтологизируется и одновременно социологизируется, превращается в особого рода материальное бытие, которое несет на себе отпечатки борьбы властных социальных сил. Тем самым неклассическая и постне классическая философия может быть маркирована как «переход от субъекта, централизованного на самом себе, к анализу внесубъективных детерминации субъективности» [1; 57]. Неудивительно, что качественные изменения в самом современном субъекте и его детерминированной субъективности повлияли и на предметный состав тех реальностей, которые достойны художественного и философского осмысления. Язык, например, обнаруживший на неклассической стадии рациональности не только свою отчужденную системность и упорядоченность, но и способность ускользать от тождества с формами мышления на уровне их «верхнего» предела - чистого духа и логики в рамках господства классической энистемы в ХУП-ХУШ вв., - теперь трактуется не просто в качестве антитезы сознанию, но включает в себя доязыковые формы и структуры дискурсивности и устремляется в направлении нового тождества с сознанием в широком смысле на уровне их «нижнего» предела - телесных, бессознательных «первоначал бытия». А сама системная упорядоченность мышления и языка предстает в виде «открытой» системности материальных элементов («ризомы», множества, экономии) - знакового поля. лишенного предзаданной центрированности, целостности. В качестве точки опоры или «своего-другого». остраняющего и обусловливающего современную неклассическую рациональность, источника ее кризиса и вместе с тем силы, определяющей ее развитие, утверждается сфера исторического как внутреннее условие существования разума, одновременно выходящее за его пределы. Но если в классическом сознании обычно происходит подмена исторического логическим, то в нынешней ситуации кризиса привычных устоев рациональности наблюдается как раз обратное: историческое господствует над разумом и логикой, постоянно релятивизируя их и переопределяя их пределы. Однако признание историчности разума и рациональности как способа организации дестабилизированной субъективности не свидетельствует только лишь о скептицизме современного мышления, но скорее о необходимости критики чрезмерной рассудочности раннебуржуазной рациональности и о его стремлении обрести новые основания. Ограниченность классической рациональности, как это было замечено уже Гегелем, связана с преобладанием в ней рассудка и рассудочности, рассудительности как дискурсивности: «... то, что мы обычно называем рациональным, принадлежит на самом деле области рассудка, а то, что мы называем иррациональным, есть скорее начало и след разумности» [2:415-416]. В данном фрагменте Гегель предвосхищает, пожалуй, все самое существенное в проблематике постмодерного мышления: от прозрений об ограниченности классической науки в ее пристрастии к рассудочным (внутри дискурсивным) определениям и метафизически проведенным различиям, включая необходимость постоянных «контрабандных» заимствований в ходе научного познания из иных, внешних научной рациональности областей (например, обыденного создания, иррационального или инорационального) вплоть до применения базовой категории «след» для обозначения взаимопричастности иррационального и разумного. И фактически вся тематика дифферанса у Ж.Деррида может быть выведена из гегелевской фразы типа; «иррациональное есть начало и след разумности». В приведенном отрывке, предвосхищающем и потенциально содержащем в себе возможность зарождения рациональности неклассического типа, иррациональное рассматривается как невозможность для рассудка познать разумное. Гегель констатирует пер свертывание терминологии: сугубо рациональное оказывается иррациональным, а принципиально разумное -рассудочным; здесь вскрывается сам механизм рационального: неотрефлектированность в рассудке его собственного метода не позволяет ему заметить границу между ним и областью разума, и потому определения рассудка применяются за пределами применимости; при этом мера нарушается и рассудок переходит в свою противоположность. Рациональность есть деятельность разума, но такая деятельность, которая приводит к рассудочным понятиям. «Главная трудность здесь состоит в конечном счете именно в том, что правила разума, собственно дискурсивность разума обнаруживаются в итоге с помощью рассудка, что никакого другого основания для творчества^ вне и помимо того фундамента, который создается для разумного познания его рассудочной ступенью;, не существует» [1;93-94]. Исходя из кантовской концепции европейской рациональности можно сделать вывод, что к сфере компетенции рассудка - главного героя классического этапа интеллектуальной истории - относится прежде всего аналитическая способность мышления, осуществляемого в рамках привычных, канонических жанровых законов и правил постановки и решения мыслительных задач. При этом, как мы видим на примере творчества Ж.Деррида, нарушение границ и правил рассуждения или дискурсивного «закона жанра»^ вовсе не препятствует выполнению им своей функции и как бы входит в правила игры: «закон исполняется даже тогда, когда нарушается». К сфере же ответственности разума относится более высокая синтезирующая -позитивная, утвердительная - способность человеческой субъективности, конституирующая его руководящие идеи и принципы, абсолютные ценностные ориентиры и стратегические цели. В эпоху неклассической рациональности наиболее серьезные изменения произошли именно здесь: исчезла внерац и опальная, почти религиозная вера в абсолютный, всемогущий, неотчуждаемый» сверхчеловеческий разум и как гарант адекватности сознания и самосознания, и как правящую в мире силу. Вот почему в модернизме и постмодернизме ведется поиск «внеразумных оснований^ рациональности взамен утраченных. Если у Гегеля доведенный до предела классический рационализм превращается в свою противоположность -веру, мистицизм, то «иррационализм» таких, к примеру, постмодерных мыслителей, как Ж- Батай и Ж. Деррида, нацелен на обнаружение внесистемного внутри самой сердцевины европейской рациональности, и вдохновляется он стремлением уловить логику современной истории в специальном созданных для ее описания нелинейных текстах. Именно поэтому само теоретическое гуманитарное знание, продуцируемое и в не классическом, и постнеклассическом философском сознании принципиально двойственно, гетерогенно. В нем есть внешний, дискурсивно-рассудочный слой, родственный позитивным естественным наукам, но есть и внутреннее, эзотерическое знание, доступное лишь посвященным, не подлежащее переводу в знаки и общепринятому прочтению и лишь косвенно описываемое посредством более или менее приближенных или отдаленных метафор, сравнений, аналогий, - это и есть подлинное знание. Такая установка на прочтение за языком неязыкового, на выявление за вербализованным невербализованного, за дискурсивным недискурсивного отличает практически всех современных герменевтов, начиная с Хайдеггера^ На эти фундаментальные интуиции и опираются любые философские рассуждения, и когда они изменяются, то преобразуется и сам способ философствования, а вслед за ним и стиль художественной репрезентации- В определенном смысле во второй половине XX века происходит возвращение, «рождение» доклассических форм рациональности, существовавших «по ту сторону^ Просвещения и классицизма с их культом дискурсивного разума.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 1. Автономова Н, Рассудок. Разум. Рациональность. М.,1988. 2. Гегель Г,В.Ф. Энциклопедия философских наук. М-: Мысль. Т.1.
Т.Ю.Фомина (г.Ульяновск) |
|